top of page
Иннокентий Анненский. 
«Среди миров, в мерцании светил…»

9 марта 2012

Инноке́нтий Фёдорович А́нненский

20 августа (1 сентября1855, Омск, Российская империя 

30 ноября (13 декабря1909Санкт-Петербург, Российская империя

Состоялось заседание Клуба поэзии "Среди миров, в мерцании светил..."

 

Вот некоторые штрихи нашей беседы.

Сразу о том, какие иные названия – или эпиграфы – открылись нам в процессе чтения стихов Анненского, изучения его биографии:

 

Красота утрат.

 

…И роскошь цветников, где проступает тленье…

 

Постылый ребус бытия.

 

Пожалуй, именно этот ребус… Именно этот ребус решает каждый, но только Анненский, певец скуки, меланхолии и страха (по мнению многих), назвал стихотворение об этом ребусе кратко: «Идеал».

Он, по меткому выражению Сергея Вятчанина, «неистово следовал декадансу», но, безусловно, продолжил линию Тютчева (а, значит, и Пушкина) в русской поэзии.

Наташа сказала: Анненский – 1-й поэт Серебряного века. Или ХХ-го века?

Обратите внимание, по ее подсчетам,когда Анненскому было 42 года,  ………было……………………!

Как и Тютчев, Анненский не спешил печататься. Как и Тютчев, служил чиновником, берег семью, был потрясающе образован (преподавал, в частности, древние языки), сторонился публичности и споров.

Хрестоматийный факт – издал при жизни одну книгу, псевдоним «Ник.Т-о», почти в пятьдесят лет.

 

Только бы меня не замечали…»

 

Менее известно другое: за несколько месяцев до смерти он редактирует новый журнал «Аполлон», войдя в круг его авторов, издателей, меценатов и… неожиданные столкновения мнений, обиды, внезапная смерть на ступенях Царскосельского вокзала.

Потрясает любовная лирика Анненского, где с помощью метафор (два паруса, смычок и струны) достигается наивысшее, почти физически-болезненное напряжение эротизма, чудится даже натурализм желания, однако.. Однако нет стихов о любви целомудреннее…

И детские страхи Анненского, воплощенные в стихах:

 

Мне всегда открывается та же

Залитая чернилом страница.

Я уйду от людей, но куда же,

От ночей мне куда схорониться?

 

Был ли готов Анненский к смерти, к страданию? Он написал однажды жестко: «Я не умею молиться…». А потом словно заклинает:

- Сила господняя с нами,

Снами измучен я, снами…

 

Вертикальность, космичность и безнадежность Анненского были связаны с болезнью сердца? Вряд ли можно это определить однозначно, да и стоит ли?

Татьяна заметила: все аллегории последователей Анненского взяты по сути из его стихов.

Как много ветвей выросло из этого корня. Есть отдельные стихотворения Анненского, из которых выросли целые поэтические формы, творческие судьбы.

Мы даже поиграли в эту игру: вот это будущий русский футуризм («Колокольчики»), это ранний Блок («Старая усадьба»), есть стихи-прообразы Есенинских мотивов, не говоря уже о Брюсове и Мандельштаме.

Снова мы вспоминали: «Откуда у этого толстого добродушного офицера такая лирическая дерзость?» - сказано об Афанасии Фете. Откуда у педагога-чиновника Анненского такой фейерверк формы, такая тяга к разнообразию поэтического слога? Может быть, чтобы стать новатором слова, надо было в совершенстве изучить древние, «мертвые» языки?

Во всяком случае, все присутствующие, немного отвлекаясь от темы, единодушно согласились:  латынь и древнегреческий надо учить в школе, а при поступлении в вуз – обязательно писать сочинение.

Мы – ретрограды?

Петербург – ошибка нашей истории. Даже это заметили мы в стихах Анненского. Чудесных стихах, посвященных великому городу. И еще много неожиданного, например, мучительная, мрачная тема вокзала и железной дороги: то ли отголоски бытовых неудобств, то ли предчувствие странной кончины…

Публицистика и литературная критика Анненского пока не прочитана и не оценена нами, но, пожалуй, экспрессивность и стремление вжиться в образ до конца, отмечаемое многими, говорят о том, что стихи были для него главным делом.

Он вырастил поколение поэтов.

Он был настоящим директором гимназии – растворился в учениках и снискал негромкую, но чистую славу после того, как состоялись его гимназисты-выпускники!

Сергей говорит о колебаниях русской поэтической истории: «биения» затухают от Пушкина до Анненского, после него – снова всплеск, возрождение.

Это был центр тяжести русской поэзии двух веков. Слева – век 19-й, золотой век, немного имен, но каков поэтический вес! На правой чаше весов – россыпь гениев 20-го века, широкая и яркая.

Между ними, в центре – Иннокентий Анненский…

Смычок и струны 

 

Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!

Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.

«О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?»
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.

«Неправда ль, больше никогда
Мы не расстанемся? довольно?..»
И скрипка отвечала «да»,
Но сердцу скрипки было больно.

Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.

Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.

Среди миров

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

1909

bottom of page