КЛУБ ПОЭЗИИ
Владислав Ходасевич.
Ищи меня.
10 января 2015
Флэш-МОБ Клуба поэзии состоялся 10 января 2015 года в субботу, в одном из московских кафе в районе Пушкинской (какой же еще?) площади.
Флэш-МОБ Клуба поэзии - это когда никто не готовится, все быстро собираются, получают побоку стихов и пытаются угадать автора!
Мы выбрали такое "говорящее" название еще и потому, что одним из главных моментов вечера было УЗНАВАНИЕ: сначала поиск имени поэта, стихи которого в виде небольшой подборки были розданы всем участникам, а потом - снова "ищи меня", ведь даже перечитав всего Ходасевича ( он написал не так уж много стихов, с 1927 года - только проза и мемуары), так вот, перечитывая его такие разные стихи, невольно думаешь: где же он, настоящий?
Таков был формат нашего флэш-МОБа.
Подборка открывалась одноименным стихотворением:
Ищи меня в сквозном весеннем свете.
Я весь - как взмах неощутимых крыл,
Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
Я легче зайчика: он - вот, он есть, я был.
Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!
Услышь, я здесь. Касаются меня
Твои живые, трепетные руки,
Простёртые в текучий пламень дня.
Помедли так. Закрой, как бы случайно,
Глаза. Ещё одно усилье для меня -
И на концах дрожащих пальцев, тайно,
Быть может, вспыхну кисточкой огня.
Это чистое, звонкое и искреннее лирическое стихотворение, конечно, не помогло "опознать" автора.
Все стихотворения В. Ходасевича на одной странице
Итак, здесь 2 умысла:
1-й понятен сразу - продлить игру, запутать участников.
2-й, подспудный, важнее - Ходасевич трудноуловим и многолик с точки зрения стиля.
Признавая его как последователя пушкинско-тютчевской неостановимой реки русской поэзии, надо помнить, что он - непременный участник многих альянсов и противостояний Серебряного века. А потому временами манерен, противоречив, рискну сказать - несамостоятелен.
Потому и узнать его непросто!
Но вот Настя, перечитывая подборку, находит спрятанное внизу страницы знаменитое:
Всё жду: кого-нибудь задавит
Взбесившийся автомобиль,
Зевака бледный окровавит
Торцовую сухую пыль.
И с этого пойдет, начнется:
Раскачка, выворот, беда,
Звезда на землю оборвется,
И станет горькою вода.
Прервутся сны, что душу душат.
Начнется всё, чего хочу,
И солнце ангелы потушат,
Как утром - лишнюю свечу.
И так далее. Конечно, это Ходасевич!
Подсказка "Бельское устье" в подписи к стихотворению — а именно здесь в 1921 году организовал летние дачи для Петербургского Дома Искусства неутомимый Чуковский —не сработала.
Сколько пересечений, тесных связей в этом Мире поэзии!
В это время, перебрав несколько фамилий, Ходасевича отгадывает Никита.
Браво! Второй приз взят! Нашли, что искали…
Перешагни, перескочи,
Перелети, пере- что хочешь -
Но вырвись: камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи...
Сам затерял - теперь ищи...
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
У Ходасевича много романтических, страстных и простых строк. Но много и издевательств, эпатажа, едкого юмора. Чем же он замечательнее, чем дороже нам?
Почему я не могу без усилия читать вслух "К Марихен", а кто-то восхищается тем, что вытворяет здесь Поэт:
Уж лучше в несколько мгновений
И стыд узнать, и смерть принять,
И двух истлений, двух растлений
Не разделять, не разлучать.
Или вот лирика Зимы:
Как перья страуса на черном катафалке,
Колышутся фабричные дымы.
Из черных бездн, из предрассветной тьмы
В иную тьму несутся с криком галки.
Скрипит обоз, дыша морозным паром,
И с лесенкой на согнутой спине
Фонарщик, юркий бес, бежит по тротуарам...
О, скука, тощий пес, взывающий к луне!
Ты - ветер времени, свистящий в уши мне!
Это красиво или выспренно? Эпигонство от Блока ("перья страуса склоненные…") и Сологуба (фонарщик - по сути - мелкий бес) или сплошная новизна (какое сочетание точных и сочных деталей с философскими образами - я про тощего пса и ветер времени)??? Не знаю.
Отзовитесь, участники прошедшего вечера!
Выскажете свое мнение уже после обсуждения…
Нас было 10-ро за столиком и не обо всем мы успели поговорить в шуме новогодней кофейни.
Напишите, как говорится, "по здравом размышлении": что вам ценнее в Ходасевиче, и что, по-вашему, для него более характерно: издевка над или восторг от? И то и другое не отменяет и не замутняет кристально ясного понимания жизни и искусства, остроты взгляда и ума, которыми всегда славился Ходасевич.
И еще, я бы сказал, его отличало беспощадное сочетание трезвой и жестокой самооценки с искренним, романтическим самовосхвалением. Помните:
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах,-
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть,-
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем - так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Немного от жизни Поэта.
Отец его, Фелициан - какое замечательное польское имя! - был знаком с известными нам великими отцами русского искусства.
Хотя его попытка стать художником не удалась (феличита не состоялась), он стал фотографом, работал в Туле и в Москве, в частности, фотографировал Льва Толстого, затем стал купцом — открыл в Москве магазин фотографических принадлежностей.Вот что пишет об отце Ходасевич в стихотворении «Дактили»:
Был мой отец шестипалым. По ткани, натянутой туго,Бруни его обучал мягкою кистью водить…Ставши купцом по нужде — никогда ни намеком, ни словомНе поминал, не роптал. Только любил помолчать…
Бруни - это знаменитый художник Лев Бруни, родной дедушка моего замечательного друга Лаврентия, помните наше заседание по Бальмонту?Другое "пересечение" с недавней программой Клуба - чудесная книга Ходасевича о Державине. Написанная так, что стиль историка и литературоведа почти неотличим от стиля переписки и литературы державинского времени…
Вопреки распространенному заблуждению о том, что лучшие стихи, как и сам авторитет Ходасевича созданы до революции, признание и известность пришли к нему только в 1920-м - 1921-м годах, когда издана его третья книга стихов "Тяжелая лира".
Рискну утверждать, что именно стоя на разломе истории и культуры России, он чувствовал себя самим собой, чувств овал себя уверенно…
Примерно в это время "худой и слабый физически, Ходасевич внезапно начал выказывать несоответственную своему физическому состоянию энергию для нашего выезда за границу. С мая 1922 года началась выдача в Москве заграничных паспортов — одно из последствий общей политики нэпа. И у нас в руках появились паспорта на выезд: номера 16 и 17. Любопытно было бы знать, кто получил паспорт номер 1? Может быть, Эренбург?" Это пишет Берберова, новая муза и новая жена поэта.
Итак, 22 июня 1922 года Ходасевич вместе с поэтессой Ниной Берберовой (1901—1993), с которой познакомился в декабре 1921 года, покинул Россию и через Ригу попал в Берлин.
"Ходасевич принял решение выехать из России, но, конечно, не предвидел тогда, что уезжает навсегда. Он сделал свой выбор, но только через несколько лет сделал второй: не возвращаться. Я следовала за ним. Если бы мы не встретились и не решили тогда «быть вместе» и «уцелеть», он несомненно остался бы в России — нет никакой, даже самой малой вероятности, чтобы он легально выехал за границу один. Он, вероятно, был бы выслан в конце лета 1922 года в Берлин, вместе с группой Бердяева, Кусковой, Евреинова, профессоров: его имя, как мы узнали позже, было в списке высылаемых. Я, само собою разумеется, осталась бы в Петербурге. Сделав свой выбор за себя и меня, он сделал так, что мы оказались вместе и уцелели, то есть уцелели от террора тридцатых годов, в котором почти наверное погибли бы оба."
Нина Берберова, «Курсив мой» (Автобиография), 1969, 1972
Но кто знает? Кто знает…
В 1922—1923 гг., живя в Берлине, Ходасевич много общался с Андреем Белым, в 1922—1925 гг. (с перерывами) жил в семье М. Горького, которого высоко ценил и сделал впоследствии центральной фигурой своих мемуаров "Некрополь".
(Не забудем при этом о задуманном и начатом сразу после Революции Горьким при участии Ходасевича, Чуковского, Блока и ряда других наших героев проекте "Всемирная литература", о котором мы много говорили и который, по сути, продолжается и сегодня - почти 100 лет! - мы говорили и про чудо 200-т томов позднесоветского изящного качества и о многом другом, а теперь вот держим в руках прекрасно изданный том Ходасевича из этой же, уже современной серии, где приятный супер, а вот сама обложка подкачала - сплошной дермантин…).
В это же время - 20-е - Ходасевич и Горький основали (при участии В. Шкловского) и редактировали журнал «Беседа» (вышло шесть номеров), где печатались советские авторы.
Ходасевич (собственно говоря, не совсем понятно, зачем) опубликовал в нескольких изданиях фельетоны о советской литературе и статьи о деятельности ГПУ за границей, после чего советская пресса обвинила поэта в «белогвардейщине». В марте 1925 года советское посольство в Риме отказало Ходасевичу в продлении паспорта, предложив вернуться в Москву. Он отказался, окончательно став эмигрантом.
В 1925 году Ходасевич и Берберова переехали в Париж, поэт печатался в газетах «Дни» и «Последние новости», откуда ушёл по настоянию П. Милюкова. С февраля 1927 года до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение». В том же году выпустил «Собрание стихов» с новым циклом «Европейская ночь». После этого Ходасевич практически перестал писать стихи, уделяя внимание критике, и вскоре стал ведущим критиком литературы русского зарубежья. В качестве критика вёл полемику с Г. Ивановым и Г. Адамовичем, в частности, о задачах литературы эмиграции, о назначении поэзии и её кризисе. Совместно с Берберовой писал обзоры советской литературы (за подписью «Гулливер»), поддерживал поэтическую группу «Перекрёсток», высоко отзывался о творчестве В. Набокова, который стал его другом. И это о многом говорит!
Итак, на переломе. Как и все, он написал "ПАМЯТНИК". И как раз об этом:
Во мне конец, во мне начало.
Мной совершённое так мало!
Но всё ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.
В России новой, но великой,
Поставят идол мой двуликий
На перекрестке двух дорог,
Где время, ветер и песок...
А его женщины… Все, конечно, красавицы.
В 1905 году женился на Марине Эрастовне Рындиной. Брак был несчастливым — уже в конце 1907 года они расстались. Много стихотворений - вплоть до 1908 года посвящены отношениям с Мариной Рындиной.
В 1910—1911 гг. Ходасевич страдал болезнью лёгких, что явилось поводом к его поездке с друзьями (М. Осоргиным, Б. Зайцевым, П. Муратовым и его супругой Евгенией и др.) в Венецию. Чудные стихи об этом городе и … любовная драма с Е. Муратовой, а затем и смерть с интервалом в несколько месяцев обоих родителей.
С конца 1911 года у поэта установились близкие отношения с младшей сестрой поэта Георгия Чулкова — Анной Чулковой-Гренцион (1887—1964): в 1917 году они обвенчались. Сын Чулковой от первого брака, будущий киноактёр Эдгар Гаррик (1906—1957), рос в семье Ходасевича.
Ходасевич в Москве жил в 7-м Ростовском пер.в районе Плющихи. Колол дрова, смотрел на панораму Москвы-реки… В 21 году переехал в Петроград в Дом Искусств. В следующем году он покидает Россию навсегда. Андрей Белый, кстати, вскоре вернулся в Россию. И поселился там же, в районе Плющихи…
Возможно, также колол дрова, как недавно Ходасевич… Все "повязаны"…
А тот в это время суммировал свои германские наблюдения:
ДАЧНОЕ
Уродики, уродища, уроды
Весь день озерные мутили воды.
Теперь над озером ненастье, мрак,
В траве — лягушечий зеленый квак.
Огни на дачах гаснут понемногу,
Клубки червей полезли на дорогу,
А вдалеке, где всё затерла мгла,
Тупая граммофонная игла
Шатается по рытвинам царапин
И из трубы еще рычит Шаляпин.
На мокрый мир нисходит угомон...
Лишь кое-где, топча сырой газон,
Блудливые невесты с женихами
Слипаются, накрытые зонтами,
А к ним под юбки лазит с фонарем
Полуслепой, широкоротый гном.
(Saarow, 1924)
И это не самое грустное и циничное. См. "Обезьяна" и "Окна во двор". Красиво, хлёстко, но читать очень грустно, не могу, простите…
С Берберовой поэт расстался в апреле 1932 года. Или — она с ним. В 1933 году он женился на Ольге Марголиной (1890—1942).
К этому стоит добавить немного легкомысленные его стихи 1925 года:
Нет ничего прекрасней и привольней,
Чем навсегда с возлюбленной расстаться
И выйти из вокзала одному.
По-новому тогда перед тобою
Дворцы венецианские предстанут.
Помедли на ступенях, а потом//
Сядь в гондолу. К Риальто подплывая,
Вдохни свободно запах рыбы, масла
Прогорклого и овощей лежалых
И вспомни без раскаянья, что поезд
Уж Мэстре, вероятно, миновал.
Потом зайди в лавчонку banco lotto,
Поставь на семь, четырнадцать и сорок,"
Пройдись по Мерчерии, пообедай
С бутылкою "Вальполичелла". В девять
Переоденься, и явись на Пьяцце,
И под финал волшебной увертюры
"Тангейзера" - подумай: "Уж теперь
/Она проехала Понтеббу". Как привольно!
На сердце и свежо и горьковато.
Мало кто в русской поэзии XX века так точно и тонко следовало стихотворным размерам, так энциклопедически чисто любил их.
Вот стихи, популярно дающие на. Историю одноого из них - наследия великого Ломоносова:
см. стихотворение "Не ямбом ли четырёхстопный…" этото том, что события, легшие в основу Хотинской оды Ломоносова давно забыты, а 4-стопный Ямб красуется поныне!
Не ямбом ли четырехстопным,
Заветным ямбом, допотопным?
О чем, как не о нем самом
О благодатном ямбе том?
С высот надзвездной Музикии
К нам ангелами занесен,
Он крепче всех твердынь России,
Славнее всех ее знамен.
з памяти изгрызли годы,
За что и кто в Хотине пал,
Но первый звук Хотинской оды
Нам первым криком жизни стал.
В тот день на холмы снеговые
Камена русская взошла
И дивный голос свой впервые
Далеким сестрам подала.
. . . Таинственна его природа,
В нем спит спондей, поет пэон,
Ему один закон - свобода,
В его свободе есть закон.
(1938)
Отголоски трудов Ходасевича мы находим у многих советских поэтов - ныне живущих или же недавно ушедших от нас. Белла Ахмадулина:
В остальном - благодарна я доброй судьбе.
Я живу, как желаю,- сама по себе.
Бог ко мне справедлив и любезен издатель.
Старый пес мой взмывает к щеке, как щенок.
И широк дивный выбор всевышних щедрот:
ямб, хорей, амфибрахий, анапест и дактиль.
И как же называется эта чудесная миниатюра Ахмадулиной? "Зимняя замкнутость". 1965-й год. Ходасевич всего лишь тридцать с небольшим лет назад написал свои стихи о Парижской зиме:
Сквозь ненастный зимний денек
У него сундук, у нее мешок —
По паркету парижских луж
Ковыляют жена и муж.
Я за ними долго шагал,
И пришли они на вокзал.
Жена молчала, и муж молчал.
И о чем говорить, мой друг?
У нее мешок, у него сундук...
С каблуком топотал каблук.
Нина Берберова тогда только начала свои мемуары…
А теперь, любимое, такое реалистическое, из кафе на Унтер ден Линден - БЕРЛИНСКОЕ.
Что ж? От озноба и простуды —
Горячий грог или коньяк.//
Здесь музыка, и звон посуды,
И лиловатый полумрак.
А там, за толстым и огромным
Отполированным стеклом,
Как бы в аквариуме темном,
В аквариуме голубом —
Многоочитые трамваи
Плывут между подводных лип,
Как электрические стаи
Светящихся ленивых рыб.
И там, скользя в ночную гнилость,
На толще чуждого стекла
В вагонных окнах отразилась
Поверхность моего стола,—
И, проникая в жизнь чужую,
Вдруг с отвращеньем узнаю
Отрубленную, неживую,
Ночную голову мою.
