top of page
Давид Самойлов. 
Как это было. Как совпало…

14 марта 2015

Название вечера - строчка из, пожалуй, самого знакового стихотворения поэта:

Сороковые, роковые,

Военные и фронтовые,

Где извещенья похоронные

И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.

Просторно. Холодно. Высоко.

И погорельцы, погорельцы

Кочуют с запада к востоку...

…… 

Как это было! Как совпало - 

Война, беда, мечта и юность!

И это все в меня запало 

И лишь потом во мне очнулось!..

 

Самойлов Давид Самойлович (наст. фам. Кауфман) родился в 1920-м году в Москве в семье врача.

В 1938—1941 годах учился в ИФЛИ (Московский институт философии, литературы, искусства). 

В 1941 году добровольцем ушёл на фронт. Сначала пулеметчик, а затем комвзвода разведки, прошел от Вязьмы до Берлина. Был тяжело ранен. Награждён орденом Красной Звезды, медалями. 

После войны перешел учиться в Литинститут. Первая книга стихов «Ближние страны» вышла в 1958 году. Со слов самого Давида Самойлова он прошел строгую поэтическию школу. Его друзьями были Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов, Борис Слуцкий. Поэтическими учителями своими Самойлов считал - Тихонова, Сельвинского, Асеева, Луговского, Антокольского. Он встречался с Пастернаком, Ахматовой, Заболоцким, Мартыновым, Арсением Тарковским. Дружил с поэтессой Марией Петровых. Около 30 лет переписывался и дружил с Лидией Корнеевной Чуковской. 

В 1967 Самойлов поселился в подмосковной деревне Опалиха. Теперь это район Красногорска (кстати – по дороге в Снегири).

Мемориальная доска есть - в Москве, на доме, где на шестом этаже он прожил более 40 лет – на углу улицы Образцова и площади Борьбы. Как шутил Самойлов – борьбы с самим с собой. Квартира поэта на шестом этаже в 50-е-60-е годы была одним из центров притяжения для интеллигенции. Здесь бывали друзья Самойлова – Слуцкий, Наровчатов, а позднее - Бродский и Окуджава. Сюда приходили и начинающие авторы, чтобы показать первые сочинения своему кумиру. Здесь он написал поэму "Снегопад", где содержится почти вся география прилегающего района.

Я слышал в его исполнении немало стихов, в том числе и эпохальные "сороковые, роковые", но больше воспринял будто бы шутливый "дуэт для скрипки и альта" - про Моцарта. Волшебные философские стихи:


Да, компания, напитки, //суета,

Но зато дуэт для скрипки //и альта…

 

Особая, на мой взгляд, черта Самойлова - обостренное ощущение предшественников и собратьев, соратников в поэзии. Ощущение всего огромного масштаба потока русского стиха в пределах 20-го века и своего скромного, но достойного и особого места в нем. Отсюда знаменитое, тысячу раз цитированное:


Вот и все. Смежили очи гении.

И когда померкли небеса,

Словно в опустевшем помещении

Стали слышны наши голоса.

 

И потом жестокая и правдивая концовка: Нету их, и все разрешено.


Основные поэтические сборники Самойлова: "Второй перевал» (1963), «Дни» (1970), «Волна и камень» (1974), «Весть» (1978), «Залив» (1981), «Голоса за холмами» (1985). Писал работы по стихосложению, в частности «Книгу о русской рифме». 

Выпустил также юмористический не стихотворный сборник «В кругу себя». В 1988 году был удостоен Государственной премии СССР. Он шутил: "как самый безопасный из прогрессистов". Стихи Давида Самойлова переведены на многие европейские языки. Также и сам Самойлов много переводил – с венгерского, литовского, польского, чешского языков, языков народов СССР. Из больших поэтов - Рембо, Аполлинера, Лорку, Брехта, Незвала, Тувима, Галчинского, Бажана, Эминеску и многих других.

Большую часть последних лет жизни провёл в Пярну (Эстонская ССР), где поселился в 1975 году. Теперь на доме тоже мемориальная доска «здесь с 1976 по 1990-й…».

Умер Давид Самойлов 23 февраля 1990 года в Таллине, на юбилейном вечере Пастернака, едва завершив свою речь. Похоронен в Пярну на Лесном кладбище.


Жизнь его уложилась в коротенькое пронзительное ( и редко публикуемое) стихотворение, которое открыла нам Настя Мартынова:

Жизни первая треть.
Надо любить и смотреть
В мир очарованным оком.

Жизни вторая треть.
Замысел должен созреть
Где-то в укрытье глубоком.

Жизни последняя треть.
Осуществить.
Умереть.
1974

Аудио и видео-файлы были замечательные. Много времени мы с приятностью уделили переписке Самойлова с Л. Чуковской, находившейся всегда в эпицентре литературной жизни, в ближнем кругу Ахматовой, в борьбе за спасение дачи отца - Корнея Ивановича, в "теме" диссидентства, "тамиздата", отъездов, публикаций и прочего. Бескомпромиссная Лидия так комплементарна спокойно-философскому Самойлову, мудро расставляющему вехи между обычной гнусностью и извечным творческим конформизмом, от Пушкина до Пастернака…

Впрочем, вот заходит речь о Вознесенском и Ахмадулиной, и уже он сам безапелляционен: пустые, никакие…

Пярну, Эстония, где он прожил последние 15 лет - это не эмиграция, это забота его жены о его здоровье, и его - об угасающем вдохновении. Это надо понять нам сейчас: тогда поехать жить в Пярну было почти как в Опалиху, в Крым или в Снегири. Отдельно - см.короткие заметки о взаимопроникновении и единстве русской и эстонской культуры "Эсто-садок" (разместим чуть позже). 

Как чистосердечно и пытливы изыскания поэта в истории: про городок Пернов (так звался Пярну), про его губернатора Абрама Ганнибала, дедушку русской поэзии... Он удивляется, что школьники мало знают об этом. А сейчас?

Сюжет в письмах.

 

Так я назвал выдержки из переписки Чуковская - Самойлов с краткими комментариями. Эти письма замечательны тем, что это разговор - спор! - наших современников.

Обо всех тех, кто вошел в нашу жизнь и изменил ее. От Солженицына до Блока.

От Ахматовой до Ходасевича. От Сахарова до Маяковского.

А поэты, о которых они говорят по вечному загадочному стечению - герои, причем в основном недавние герои, — Клуба поэзии.

И любимый цикл стихов Самойлова для Чуковской : Беатриче. И Данте, конечно, в близком кругу Ахматовой… И сам Чуковский среди них, такой особенный…

Давид Самойлов. Фронтовик, русский интеллигент. Наш современник, сосед по даче. 

Давид Самойлов. Стихотворения.

Из детства

 

Я — маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…
»

Я слушаю песню и пла́чу,
Рыданье в подушке душу́,
И слёзы постыдные прячу,
И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира
Дремо́тно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира
Я — маленький, глупый, больной.

1956

Сороковые

Сороковые, роковые,

Военные и фронтовые,

Где извещенья похоронные

И перестуки эшелонные.

Гудят накатанные рельсы.

Просторно. Холодно. Высоко.

И погорельцы, погорельцы

Кочуют с запада к востоку...

А это я на полустанке

В своей замурзанной ушанке,

Где звездочка не уставная,

А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,

Худой, веселый и задорный.

И у меня табак в кисете,

И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,

И больше нужного хромаю,

И пайку надвое ломаю,

И все на свете понимаю.

Как это было! Как совпало -

Война, беда, мечта и юность!

И это все в меня запало

И лишь потом во мне очнулось!..

Сороковые, роковые,

Свинцовые, пороховые...

Война гуляет по России,

А мы такие молодые!

1961

Баллада

Ты моей никогда не будешь,

Ты моей никогда не станешь,

Наяву меня не полюбишь

И во сне меня не обманешь...

На юру загорятся листья,

За горой загорится море.

По дороге промчатся рысью

Черноперых всадников двое.

Кони их пробегут меж холмами

По лесам в осеннем уборе,

И исчезнут они в тумане,

А за ними погаснет море.

Будут терпкие листья зыбки

На дубах старинного бора.

И останутся лишь обрывки

Их неясного разговора: -

Ты моим никогда не будешь,

Ты моим никогда не станешь.

Наяву меня не погубишь

И во сне меня не приманишь.

Беатриче

Говорят, Беатриче была горожанка,

Некрасивая, толстая, злая.

Но упала любовь на сурового Данта,

Как на камень серьга золотая.

Он ее подобрал. И рассматривал долго,

И смотрел, и держал на ладони.

И забрал навсегда. И запел от восторга

О своей некрасивой мадонне.

А она, несмотря на свою неученость,

Вдруг расслышала в кухонном гаме Тайный зов.

И узнала свою обреченность.

И надела набор с жемчугами.

И, свою обреченность почувствовав скромно, Хорошела, худела, бледнела,

Обрела розоватую матовость,

словно Мертвый жемчуг близ теплого тела.

Он же издали сетовал на безответность

И не знал, озаренный веками,

Каково было ей, обреченной на вечность,

Спорить в лавочках с зеленщиками.

В шумном доме орали драчливые дети,

Слуги бегали, хлопали двери.

Но они были двое.

Не нужен был третий

Этой женщине и Алигьери.

bottom of page