Сергей Есенин.
Я покинул родимый дом...

Есенинская Русь… Поэтический символ Отечества, его духовная почва и сердцевина. Образ-памятка, золотая печать, святилище национального духа. Колыбель великого поэта…

Кто же он, подаривший родине своё звонкое и светлое имя, сроднившийся, слившийся с ней в одно нерасторжимое духовно-телесное существо, растворивший в её «озерной тоске» свои радости и боли, разделивший с ней свою высокую и трагическую судьбу, свои взлеты и падения, горести и упования?

«Есенин – это сама Россия…» Теперь уже не вспомнить, кто первым произнес эти слова. Важно лишь то, что сказанное оказалось истиной, воспринятой миллионами читательских сердец.

Соборный поэт России. Певец русской судьбы. Герой национального мифа. Стихийный бунтарь, великий покаянец, мученик совести и страстотерпец. Херувим и хулиган. Инок и босяк. Скандалист и юродивый. Святогрешный праведник и ясновидец. Образ-архетип национального характера со всеми его непримиримыми противоречиями и неразложимой цельностью духовной первоосновы, явленный миру в живой плоти и крови… Русский скиталец в том особом понимании его трагической и высокой миссии, о которой размышлял еще Достоевский, не только гениально предсказавший появление Есенина в своих героях – буйствующих и смиренных, обуреваемых земными страстями и томимых душевной болью за всё страдающее человечество, но и предопределивший заранее есенинскую судьбу как «житие великого грешника» и суть его творческого дерзания как «исповедь горячего сердца».

Прислушаемся к откликам современников и потомков поэта: «невымышленный персонаж Достоевского», «Пушкин ХХ века», «крестьянский Тургенев», «новый Орфей», «Дон Кихот деревни и берёзы», «сельский Гамлет», «русский Моцарт» – это всё о нём, о деревенском златоглавом пареньке – «рязанском Леле» с пронзительно-синими глазами, душой поэта и призванием пророка, поднявшемся из глубин крестьянской Руси к высотам мировой славы.

Кто же он, какова его духовная родословная, где истоки его бесценного лирического дара? «История души человеческой, – писал один из его кумиров в поэзии, Михаил Лермонтов, – едва ли не интересней истории целого народа». Попробуем убедиться в правоте этих слов, совершив неблизкое путешествие в пространстве и во времени – к разгадке таинственной природы неповторимого русского гения…

Я всё такой же,
Сердцем я всё такой же.
Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
Стеля стихов злаченые рогожи,
Мне хочется вам нежное сказать…

«Живи Есенин триста лет тому назад, – писал Алексей Толстой, – сложил бы он триста чудесных песен, выплакал бы радостные, как весенний сок, слёзы умиленной души; народил бы сынов и дочерей и у порога земных дней зажег бы вечерний огонь – вкушал бы где-нибудь в лесном скиту в молчании кроткую и светлую печаль…».

​

Однако судьба Есенина сложилась иначе, хотя были в его жизни и «триста чудесных песен», и радостно-грустные, как весенний сок, поэтические думы, и три сына и дочь. Вот только сроки земного бытия оказались слишком краткими, и свой тихий вечерний огонь он так и не успел зажечь – хотя «тот вечерний несказанный свет» его поэтических дум согревает нас и по сей день.

Всех, кто знал Есенина, с первой встречи поражали выразительность и обаяние его внешнего облика. Казалось, сама природа, создав его на радость миру, любуется своим творением:

«Он весь светился юностью, светились его синие глаза на свежем лице с девически-нежной кожей, светились пышные волосы, золотистыми завитками спускавшиеся на лоб. Юноша держался скромно и просто. Доверчивая улыбка усиливала привлекательность его лица»
(Дм. Семёновский).

​

«Правильное, с мягким овалом, простое и тихое его лицо освещалось спокойными, но твердыми голубыми глазами, а волосы невольно заставляли вспоминать о нашем поле, о соломе и ржи. Тогда же запомнилась его улыбка. Он то и дело улыбался. Улыбка его была мягкая, блуждающая, неопределенная, рассеянная, «лунная». […] Я не заметил в нем никакой рисовки, но в его обличье теплилось подчиняющее обаяние» (А. Воронский).

​

«… Я хорошо помню мое первое впечатление: мне показалось, как будто мое старопетербургское жилище наполнилось озаренными солнцем колосьями и васильками. Светловолосый юноша с открытым взглядом добродушно улыбался, он был скромен, но ни в малейшей степени не скован. Когда Есенин читал свои стихи, то служащие уже не знали, видят ли они золото его волос или весь он превратился в сияние… Его стихи как бы вырастали из самой земли» (К. Ляндау).

​

«Незабываемую прелесть придавало всему облику Есенина изящество движений. Это была особая, почти сверхчеловеческая грация, какую можно наблюдать у коня или барса. Грация, создаваемая точностью и скупой экономией каждого движения, необходимого в природе. … На кого он так неожиданно похож? Ну конечно же: Праксителев Гермес!» (Н. Вольпин.)

​

«Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, с которым он говорит, да нет, что ветер, ветру бы у Есенина призанять удали. Где он, где его стихи и где его буйная удаль – разве можно отделить? Все это слилось в безудержную стремительность, и захватывают, пожалуй, не так стихи, как эта стихийность» (Г. Бениславская).

​

«Он как-то физически был приятен. Нравилась его стройность, мягкие, но уверенные движения, лицо, не красивое, но миловидное. А лучше всего была его веселость легкая, бойкая, но не шумная и не резкая… Смотрел прямо в глаза и сразу производил впечатление человека с правдивым сердцем, наверное – отличнейшего товарища» (Вл. Ходасевич). «Где бы он ни появлялся, он обращал на себя общее внимание, к нему невольно приковывался взгляд и он оставался в памяти надолго, если не навсегда…

​

Да и сама наружность его: волосы цвета спелой ржи, как будто кипевшие на точеной красивой голове, пышные, волнистые, черты лица тонкие, почти девичьи; голубые глаза, блестевшие необычной улыбкой. Думалось – как мог появиться здесь такой человек в годы пулеметной трескотни, гудящих аэропланов, голодного пайка? Читал он необычайно хорошо. В Москве он читал лучше всех. В этом юноше… мы сразу увидели большого мастера» (Н. Полетаев).

​

О потрясающем душу мастерстве чтения, проявлявшем в Есенине его естественный природный артистизм и стихийную мощь русского «почвенного» духа, слагали легенды.

«В Ленинграде, в Городской думе, летом 1922 года был я свидетелем триумфа волшебства есенинской поэзии, – вспоминал близкий А. Блоку поэт и критик Владимир Пяст. – Начав пение своих стихотворений, срывался, не доводил иных до конца, переходил к новым… И каждое обжигало всех слушателей и зачаровывало! Все сразу, как-то побледневшие, зрители встали со своих мест и бросились к эстраде и так обступили кругом это широкое возвышение, на котором покачивался в такт своим песням молодой чародей. Широко раскрытыми неподвижными глазами глядели слушатели на певца и ловили каждый его звук. Они не отпускали его с эстрады, пока поэт не изнемог. Когда же он не мог уже выжать ни звука из своих уст, – толпа схватила его на руки и понесла, с шумными восклицаниями хвалы, – вон из зала, по лестнице вниз, до улицы…» (Вл. Пяст).

И всё-таки глубоко заблуждались те, кто считал поэтический талант Есенина лишь природным наитием, случайным даром щедрой судьбы, не подкрепленным образованностью и интеллектом. Прислушаемся к прямо противоположному мнению Александра Воронского – одного из самых глубоких и проницательных современников Есенина, во многом определявшего литературную политику государства на трудном послереволюционном рубеже: «Есенин был дальновиден и умен. Он никогда не был таким наивным ни в вопросах политической борьбы, ни в вопросах художественной жизни, каким он представлялся иным простакам. Он умел ориентироваться, схватывать нужное, он умел обобщать и делать выводы. И он был сметлив и смотрел гораздо дальше других своих поэтических сверстников. Он взвешивал и рассчитывал. Он легко добился успеха и признания не только благодаря своему мощному таланту, но и благодаря своему уму» (А. Воронский).

​

Таким разноликим в своих многочисленных ипостасях – от «деревенского пастушка» и «вербочного херувима» в восприятии Анны Изрядновой до «изящного джентльмена» (по первому впечатлению Петра Орешина) и «подлинного аристократа» (по воспоминаниям бельгийского поэта Франца Элленса) – представал Есенин в восприятии своих современников.

В этой поразительной многоликости, создававшей порой, по свидетельству его приятеля А. Ветлугина, странное впечатление «развосьмирения», «раздесятирения» личности Есенина, свидетельствовавшей о неисчерпаемом богатстве щедрой натуры, таилась одна из загадок его гения и вместе с тем – первопричина драматических изломов его судьбы, «уходов» и «возвращений», падений и взлетов, грядущих душевный «бурь и гроз», которым суждено было воплотиться в бессмертные стихи…

​

О.Е. Воронова,
профессор РГУ имени С.А. Есенина,
доктор филологических наук

С. Есенин. Официальный сайт.

​

С. Есенин. Стихотворения.

​